Сергей ГуриевМифы экономики. Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики. Мифы экономики: Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики (2-е издание, дополненное)

Книга Сергея Гуриева – это запись дискуссии между экономистом и обществом. Есть распространенные вопросы и недоразумения, кочующие из разговора в разговор. Есть разъяснения и мнения профессионала. Но дело не только в этом. Эта книга – еще и реплика в защиту дискуссии как таковой. Причем не любой, а той, которая ведется на высоком уровне качества.

Казалось бы, что тут защищать? Джон Мейнард Кейнс, Фридрих Хайек, Джон Гэлбрейт и другие экономисты первой величины, не жалея времени на написание газетных статей, в свое время создали стандарт такого рода выступлений. Ныне здравствующие Амартия Сен, Пол Кругман и Стивен Левитт продолжают традицию.

Но иностранные светила у нас мало известны, а их мнения далеко не всегда актуальны в России.

Нужны свои авторитеты, своя интеллектуальная среда. Но в российском публичном пространстве все еще мало фигур, обладающих качествами, необходимыми для хорошего обмена мнениями. Этих качеств как минимум три: компетентность, умение ясно излагать мысли и независимость.

Людей с образованием и экономической эрудицией в России теперь немало. За постсоветские годы открыты новые школы, изданы книги и получены степени в лучших университетах мира. Но многие из компетентных специалистов предпочитают не ввязываться в публичные дискуссии или существуют в блогосфере под псевдонимами. Одним мешают корпоративные правила, другим – конфликты интересов. В результате на поверхности оказываются люди, чьи профессиональные качества и мотивы, побуждающие к высказыванию, неясны.

Стандарты, на которые можно сослаться, существуют. Экономические факультеты мира принято ранжировать по количеству публикаций их профессоров в международных реферируемых журналах. С этой точки зрения Российская экономическая школа, возглавляемая Гуриевым, не имеет равных в России. Но очень немногие слышали об этих рейтингах, и не для всех они значимы. Большинство российских вузов существует вообще вне всяких мировых стандартов – и ничего, скажут их руководители, живут же как-то. Решение американской стороны выбрать РЭШ местом выступления президента Барака Обамы во время его визита в Москву в июле 2009 года можно считать косвенным «знаком качества» вуза, но, подозреваю, не все в России такой знак качества примут.

Не менее сложно дело обстоит и с независимостью. Проблема в основаниях, позволяющих считать того или иного эксперта независимым. Она создана верой во всесилие пиара и пропаганды, укрепившейся в последние лет десять. Распространенное убеждение, что за любой «авторитетной» позицией стоит частный или государственный заказ, подрывает доверие и к критике, и к похвале.

В дискуссии, завязавшейся в таких условиях, за каждым высказыванием ищешь заказчика, видишь поединок пиарщиков вместо идейного спора, в котором можно было бы сопоставить разные мнения. Расцветают теории заговоров, потому что далеко не всегда ясно, насколько искренен тот или иной эксперт и чьи интересы в данный момент он представляет.

И вот еще проблема: размыты критерии формирования авторитета, в том числе и морального. Какими качествами должен обладать признанный авторитет? Должен быть лауреатом премий, человеком высоких моральных качеств, фигурой, часто мелькающей в медийном пространстве? Проблемы с признанием подлинности этих «знаков качества» неизбежны в стране, где ученую степень и членство в научных сообществах можно купить, где уважение коллег для многих не является ценностью, а выход к массовой аудитории, например через телевидение, регулируется не спросом, а решениями узкой группы людей.

Положение это изменится не скоро. А книга уже написана. Жанр – развенчание мифов. Попытка ответить на вопросы, которые не заданы кем-то напрямую, а ставятся самой жизнью, точнее сложившимися представлениями о ее хозяйственном устройстве. Сложность здесь в том, что формулирование сложившихся мифов – на совести автора. Так что судить о результате следует не только по ясности ответов, но и по адекватности вопросов, которые автор задавал себе.

Перед нами разговор экономиста с публикой, в том числе и непосвященной. Но автор не пытается представить экономиста носителем непреложной истины. В советские времена это была наука, конструировавшая догмы. Гуриев стремится представить экономику наукой, призванной как раз догмы ставить под вопрос и развиваться поверх идеологических и национальных границ.

Экономика, считающаяся самой точной из общественных дисциплин, далеко не так точна, как «настоящие» естественные науки, – вероятно, в силу своей относительной молодости и необъятности предмета изучения. Экономист не пророк и не оракул, в чем все мы могли убедиться по ходу развития экономического кризиса. Гуриев сравнивает коллег с метеорологами и напоминает о случаях серьезнейших ошибок в прогнозировании.

Хуже того, экономисты еще и постоянно спорят («Где два экономиста, там три мнения»), так что у политиков может возникать ощущение, что им никогда не добиться от этих визирей однозначных советов по важнейшим вопросам. Но и без них нельзя: иначе не составишь антикризисные планы и не вернешь доверие рынков.

Именно поэтому экономисты часто бывают советниками и министрами, но редко становятся главами государств. Экономисты понимают многозначность и динамику рынков, а руководителям нужна однозначность и статика. А это стихия юристов. Вот и представители нового поколения лидеров – Барак Обама, Николя Саркози, Дмитрий Медведев – юристы. Но посмотрим, как покажут себя лидеры, родившиеся в 1970-е. Это поколение, к которому принадлежит и автор книги, скоро должно выйти на первый план в политике и экономике.

Максим Трудолюбов,

редактор отдела «Комментарии» газеты «Ведомости»

Кате, Саше и Андрюше

Величайший враг правды зачастую не ложь – преднамеренная, запутанная и бесчестная, – а миф – настойчивый, убедительный и нереалистичный .

Джон Кеннеди

История этой книги началась в январе 2003 г. в Давосе. Заместитель главного редактора газеты «Ведомости» Марк Уайтхауз предложил мне написать серию статей в стиле Schools’ Briefs, подобную той, что печаталась в еженедельнике The Economist в 1990-е. Раньше я уже публиковался и в журнале «Эксперт», и в «Ведомостях», но именно с этого предложения Марка начался мой опыт сотрудничества с газетой на регулярной основе. Придумать название и формат для цикла статей мне помог Андрей Николаевич Илларионов, предложив сосредоточиться на развенчании распространенных мифов об экономике. С тех пор я написал тридцать статей для «Ведомостей» (с перерывом на 2003–2004 учебный год, когда я преподавал в Принстонском университете). Они и легли в основу этой книги вместе со статьями, опубликованными в «Эксперте», The Moscow Times, New York Times, «Русском фокусе» и «Огоньке».

Цель «Мифов» – показать читателю на конкретных примерах, что передовые достижения экономической науки имеют прямое отношение к происходящему сейчас в России. Это позволит ему справляться с потоком экономических мифов и предубеждений, которые обрушиваются на него.

Это, безусловно, не первая попытка ученого-экономиста донести до читателя последние достижения науки. Только за последние несколько лет на русском языке вышли «Голая экономика» Чарльза Уилэна , «Секс, наркотики и экономика» Дианы Койл , «Великая ложь» Пола Кругмана, «Фрикономика» Стефана Дабнера и Стивена Левитта. Зачем же нужна еще одна книга? Мне, конечно, трудно тягаться с Кругманом и Левиттом – нобелевским лауреатом и обладателем медали Кларка (и, следовательно, претендентом на Нобелевскую премию) соответственно. Но у меня есть важное преимущество: я стараюсь рассматривать российские проблемы, которые не знакомы американцам, и, естественно, я лучше представляю себе доминирующие в сознании россиян экономические мифы.

Сколько стоит человеческая жизнь? Почему одни страны бедны, а другие богаты? Как бороться с коррупцией? Есть ли для России место в глобальной экономике и какова точность экономических прогнозов?

О книге Сергея Гуриева «Мифы экономики»

Сергей Гуриев, ректор Российской экономической школы, директор Центра экономических и финансовых исследований и разработок (ЦЭФИР)

Сколько стоит человеческая жизнь? Почему одни страны бедны, а другие богаты? Как готовить и проводить реформы, чтобы избежать последствий, аналогичных тем, что наблюдались при монетизации льгот? Какую роль должно играть государство в экономике? Как бороться с коррупцией? Как реформировать и регулировать естественные монополии? Нужны ли нам импортные пошлины, миграция, стабилизационный фонд, независимый Центральный банк, развитые финансовые рынки? Есть ли для России место в глобальной экономике и чьи интересы защищают антиглобалисты? Какова точность экономических прогнозов? Можно ли использовать экономические стимулы для рефомирования образования и науки? Какая модель борьбы с бедностью лучше - американская или европейская? Что делать с олигархами и как построение вертикали политической власти сказывается на конкурентоспособности российской экономики?

Вопреки распространенной точке зрения, современная экономическая наука дает вполне определенные ответы на большинство этих вопросов. Эта книга - как раз попытка изложить актуальные для России достижения мировой экономической науки.

Следует отметить, что в России, да и не только в ней, отношение к ученым-экономистам, мягко говоря, неоднозначное. Над ними смеются за неадекватность моделей, неточность прогнозов и двусмысленность выводов. Но за последние десятилетия экономическая наука добилась огромного прогресса, и знать о ее новейших достижениях по крайней мере полезно.

Как говорил Кейнс, «идеи экономистов и политических философов - правильные они или нет - обладают куда большей силой, чем принято считать. На самом деле именно ими управляется мир. Практики, которые полагают себя свободными от влияния таких идей, на самом деле являются рабами какого-нибудь давно забытого экономиста».

Социальная психология подтверждает, что люди часто принимают решения исходя из стереотипов и моделей, сформировавшихся на основании повседневного опыта и информации, которая получена из самых разных, необязательно надежных, источников, в том числе и из устаревших учебников. Преимущество научного подхода заключается в том, что он позволяет в явном виде сформулировать структуру этих стереотипов и моделей и сопоставить их с имеющимися данными. Зачастую экономические стереотипы, преобладающие в личном и общественном сознании, не выдерживают такой проверки, поскольку либо не являются внутренне логически согласованными, либо не совпадают с результатами эмпирических исследований. Такие стереотипы - назовем их экономическими мифами - распространены не только в России, но именно у нас они особенно многочисленны и крайне влиятельны. К сожалению, мифы экономики доминируют в сознании даже высших руководителей государства, лидеров бизнеса и, как это ни странно, экспертного сообщества. На это есть целый ряд объективных причин.

Трудная судьба экономической науки в России

В конце 1980-х гг. большие надежды россиян были связаны с западной экономической наукой. Тогда казалось, что стоит только заменить марксистскую политэкономию на «экономикс», как в стране сразу наступит всеобщее благоденствие. Однако завышенные ожидания обернулись жестоким разочарованием, и после неудач 1990-х большая часть населения утвердилась в представлении о том, что западная экономическая наука просто неприменима к России.

Действительно, если взять, например, «Экономикс», одноименные учебники Макконнелла-Брю или Самуэльсона-Нордхауза для первого курса университета, то они по определению излагают простейшие принципы, которые относятся в первую очередь к идеальной рыночной экономике с конкурентными рынками и бескорыстным и эффективным правительством. Понятно, что даже экономики США и Западной Европы далеко не идеальны, а уж для России эта базовая теория не подходит вовсе.

Однако экономическая наука не ограничивается теориями столетней давности (изложенными в учебниках для первого курса университета) и теориями пятидесятилетней давности (для третьего курса). Для нас важны как раз новейшие достижения экономической теории, которые явились результатом исследований ситуаций, обусловленных несовершенством рынков и коррумпированностью и неэффективностью государства. К сожалению, эти исследования как раз мало известны в России. Они или не переведены на русский язык, или излагаются только в учебниках магистерского и аспирантского уровня, недоступных широкому кругу читателей. К тому же соответствующей терминологией владеют лишь сотни российских экономистов, а учебные заведения, где преподаются подобные курсы, можно пересчитать по пальцам одной руки. Тем не менее и в этой области наметились положительные тенденции: выпускники данных учебных заведений играют все более важную роль в российском обществе, а в Россию начинают возвращаться выпускники лучших американских и европейских докторантур.

Фрагменты из книги

Миф 1. Человеческая жизнь бесценна

Зачем нужна экономическая наука? Для чего все эти экономические теории и бесконечные споры об экономической политике? Когда читаешь статьи и книги экономистов, трудно избавиться от ощущения, что главные цели экономики, такие как рост ВВП, снижение инфляции, коэффициент Джини, индекса Херфиндаля-Хиршмана, - это абстрактные понятия. Тем не менее за всеми этими показателями, в конце концов, стоит благосостояние отдельных людей. Экономика необходима лишь постольку, поскольку она дает возможность каждому конкретному человеку избежать материальных лишений, решить проблемы бедности, голода и болезней. Многочисленные экономические исследования показывают, что с этими проблемами можно справиться лишь за счет экономического роста. Экономическое благосостояние - измеренное в ВВП на душу населения - ценно не само по себе, а потому, что именно в богатых странах удается справиться с голодом и болезнями, обеспечить развитие науки, образования и культуры. Сейчас даже самые бедные граждане США живут лучше средних американцев начала XX в. и намного лучше средних жителей развивающихся стран. Стоимость человеческой жизни как таковая является одним из индикаторов экономического развития и ее, вопреки распространенному мнению, вполне можно измерить. На мой взгляд, стоимость жизни - это как раз самый главный критерий успеха экономической политики.

Жизнь бесценна или бесплатна?

Человеческая жизнь бесценна. Так ли это? С одной стороны, попытки определить стоимость человеческой жизни в долларах аморальны. С другой стороны, отсутствие таких оценок приводит к еще большим нравственным проблемам. Сколько нужно платить родственникам погибших в боевых действиях и в результате террористических актов? Сколько не жалко потратить на то, чтобы сократить смертность в дорожно-транспортных происшествиях, на пожарах и в результате других несчастных случаев? Представление о бесценности человеческой жизни часто оборачивается ее «бесплатностью»: родственники погибших не получают почти ничего, а проекты, которые могли бы снизить уровень смертности, считаются слишком дорогостоящими. Государство и общество предпочитают тратить деньги на другие важные цели, но что в конечном счете важнее нашей собственной жизни? Любые попытки определить ее стоимость и тем более использовать полученные оценки при разработке экономической политики аморальны и опасны.

Сколько стоит жизнь

Как оценить, сколько стоит человеческая жизнь? Простейший экономический анализ предполагает, что стоимость жизни равна величине «человеческого капитала», равного, в свою очередь, добавленной стоимости, которую данный человек производит за всю свою жизнь. Используя этот подход, можно прийти к выводу, что стоимость жизни среднего россиянина составляет лишь около 100 тыс. долл. Кроме того, из этой теории непосредственно следует, что жизнь одного миллиардера стоит столько же, сколько жизнь всех жителей небольшого города, вместе взятых. Однако этот подход является не только оскорбительным для наших нравственных ценностей, но и поверхностным с точки зрения экономической науки. Человек - это не только то, что он производит. Мы живем не для того, чтобы работать, а работаем для того, чтобы жить. Профессиональная деятельность - это лишь небольшая составляющая жизни, поэтому и стоимость жизни должна быть намного выше величины «человеческого капитала».

Для оценки того, насколько мы сами ценим свою жизнь, была разработана другая, более теоретически и эмпирически обоснованная методология. В последние 20-30 лет экономисты в разных странах провели десятки исследований, пытаясь оценить так называемую «стоимость среднестатистической жизни». В основе этой методологии лежит анализ реальных экономических решений, при принятии которых экономические агенты взвешивают стоимость своей жизни. Стоимость жизни можно вычислить, зная, например, насколько дороже стоят более безопасные автомобили или насколько выше заработная плата для более опасных рабочих мест.

Для оценки стоимости среднестатистической жизни необходимы очень хорошие микроэкономические данные, поэтому неудивительно, что подавляющее большинство работ относится к США. Результаты исследований американского рынка труда показывают относительно небольшой разброс оценок: от 4 до 9 млн. долл. (в ценах 2000 г.) за одну жизнь. Аналогичные оценки получаются и при анализе решений о покупке автомобилей, установке средств противопожарной безопасности, покупке недвижимости с учетом экологической ситуации и т. д. Надежность этих оценок настолько высока, что правительственные органы США используют методологию определения стоимости среднестатистической жизни при принятии решений об инвестиционных проектах в таких областях, как безопасность жизнедеятельности, охрана окружающей среды, здравоохранение, безопасность на транспорте.

Проведение подобных исследований в России пока не представляется возможным, однако можно попробовать оценить стоимость жизни россиянина, экстраполируя американские данные. Анализ стоимости среднестатистической жизни для различных выборок американцев показывает, что эластичность стоимости жизни по доходу составляет всего лишь 1/2, а не единицу (как можно было бы ожидать согласно теории «человеческого капитала»). Таким образом, стоимость жизни людей, зарабатывающих на 1% больше, выше только на 0,5%, и при увеличении дохода в 4 раза стоимость жизни лишь удваивается. Итак, воспользовавшись американскими данными, мы получим, что стоимость жизни россиянина примерно в 3 раза (3 - корень квадратный из соотношения ВВП на душу населения в России и США в 2004 г.) ниже аналогичного показателя для американца, т. е. составляет от 1,3 до 3 млн. долл. Следовательно, требования родственников людей, погибших в Театральном центре на Дубровке, никак нельзя считать чрезмерными, а размер страховых выплат родственникам военнослужащих, участвующих в боевых действиях, оказывается на порядок или два ниже справедливой суммы.

Можно, конечно, возразить, что Россия - это не США и экстраполяция американских данных не вполне правомерна. Попробуем тогда сопоставить полученные оценки с исследованиями по менее развитым странам. По понятным причинам вычислить стоимость среднестатистической жизни для развивающихся стран очень трудно. Надежные оценки получены только для Индии: самая нижняя оценка стоимости жизни индийца составляет 1 млн. долл. Если учесть, что Индия отстает от России по ВВП на душу населения в четыре раза, то экстраполяция индийских данных даст оценку жизни россиянина на уровне 2 млн. долл. и выше. Эта цифра, как мы видим, укладывается в полученный нами ранее диапазон 1,3-3 млн. долл.

Почему Россия не Америка

Почему так трудно сравнивать Россию с развитыми странами? Возьмем, для примера, статистику дорожно-транспортных происшествий (ДТП). В России ежегодно в ДТП погибает более 30 тыс. человек, а в Швеции - менее 600 человек. При этом количество автомобилей в Швеции всего лишь в 3 раза меньше, чем в России. Для снижения смертности в ДТП нужны относительно небольшие расходы. Даже в очень благополучной, с точки зрения дорожной безопасности, Великобритании все еще остаются возможности сократить уровень смертности, потратив лишь около 150 тыс. долл. в расчете на каждую спасенную жизнь. В России, где до сих пор не сделано очень многого из того, что уже сделано в Швеции и Великобритании, сокращение смертности обошлось бы гораздо дешевле.

Главное, впрочем, не то, что нашу жизнь крайне низко ценит государство, а то, что свою жизнь часто не ценим мы сами. Об этом свидетельствуют элементарные привычки российского водителя: нежелание пристегивать ремень, вождение в состоянии алкогольного опьянения, выезд на встречную полосу. Низкая оценка собственной жизни отражается и в пренебрежении чужой: средний российский водитель не считает своим долгом уступить дорогу пешеходам и спешащим на вызов машинам скорой помощи и службы спасения.

Список доказательств того, что мы не ценим свою жизнь и жизнь сограждан, можно продолжать до бесконечности: курение, чрезмерное употребление алкоголя, пренебрежение правилами противопожарной безопасности... О низкой оценке своей жизни средним россиянином свидетельствует и размер взяток в бесплатном здравоохранении и на рынке освобождения от призыва в армию.

Люди второго сорта

Стоимость человеческой жизни является, по существу, главным показателем социально-экономического развития, гораздо более точным, чем ВВП на душу населения. Каждый день россияне принимают решения, которые подчеркивают, насколько дешево они воспринимают свою жизнь. Как и на любом другом рынке, бросовая цена жизни российского гражданина означает ее неудовлетворительное качество. Используя терминологию правительственных программ и президентских посланий, можно сказать, что страна как место жизни своих граждан по-прежнему неконкурентоспособна. Таковой она и останется, пока мы сами не перестанем воспринимать себя как людей второго сорта.

Миф 6. Все инфраструктурные отрасли - это естественные монополии

Одна из аксиом экономической науки заключается в том, что «невидимая рука» рынка работает только тогда, когда на рынке существует конкуренция. Даже самые ярые противники государственного вмешательства в экономику согласны с тем, что государство обязано бороться с монополиями. Гораздо труднее понять, как это осуществлять на практике, и здесь одна из главных проблем - неясность понятия «естественная монополия». Действительно, как определить, является ли та или иная монополия естественной? Ставки в этой ученой дискуссии очень высоки, поскольку, объявив монополию естественной, можно избежать ее разделения, а объявив естественную монополию частью конкурентной отрасли, удастся отразить попытки ее регулирования.

В вопросе определения естественных монополий существуют две полярные точки зрения. На одном полюсе находятся те, кто считают, что естественных монополий не бывает вообще. Иногда даже приходится слышать мнение, что сам термин «естественная монополия» придуман в России. Приверженцы противоположной точки зрения предлагают признать все инфраструктурные компании естественными монополиями, которые нужно не только сохранять, но и защищать от конкуренции, чтобы не допустить неэффективного расходования ресурсов.

Интересно, что в Законе «О естественных монополиях» содержится целых два определения подобных монополий: первое - простое и понятное (в 4-й статье), а второе - правильное (в 3-й статье).

Статья 3 гласит, что естественная монополия - это «состояние товарного рынка, при котором удовлетворение спроса на этом рынке эффективнее в отсутствие конкуренции в силу технологических особенностей производства (в связи с существенным понижением издержек производства на единицу товара по мере увеличения объема производства)».

Казалось бы, лучше и не скажешь - в каждом конкретном случае нужно всего лишь воспользоваться определением и проверить, является ли монополия естественной или нет. Однако сделать это не так-то просто. Во-первых, неочевидно, как измерить издержки: у монополии нет стимулов их раскрывать, а базис для сравнения по определению отсутствует, поскольку конкурентов нет. Во-вторых, неясно, как определить понятие «товарный рынок». Приведенное в законе определение рынка как «сферы обращения товаров, не имеющих заменителей, или взаимозаменяемых товаров» не очень помогает - непонятно, где провести черту между заменяемыми или незаменяемыми товарами. Например, является ли рынок телефонной связи с фиксированным доступом отдельным рынком или частью большого рынка телекоммуникационных услуг? Еще несколько лет назад о взаимозаменяемости мобильной и фиксированной связи не было и речи. Но теперь, когда тарифы на фиксированную связь становятся повременными, а ввод новых номеров по-прежнему происходит крайне медленно, никого не удивляет, что количество абонентов мобильной связи уже превысило количество абонентов обычных телефонных сетей, а IP-телефония захватывает рынок международных телефонных переговоров.

В-третьих, существуют проблемы, связанные с размером рынка. Вполне возможно, что с увеличением выпуска товара удельные издержки падают лишь до некоторого предела, а затем опять начинают расти. В этом случае «естественность» монополии зависит от размера рынка: если спрос достаточно высок, то на нем найдется место для нескольких эффективных компаний, если же низок - то монополия, естественно, вытеснит конкурентов. Так, еще в 1998 г. в каждом стандарте сотовой связи в Москве работал один оператор. Казалось, что больше и быть не может, поскольку у каждого оператора было всего лишь несколько десятков тысяч абонентов, и разворачивать для такого маленького рынка дублирующую сотовую инфраструктуру не было смысла. Сейчас же, например, в стандарте GSM работают уже три оператора.

Чтобы не ломать голову над этими вопросами, авторы 4-й статьи Закона приводят полный перечень естественных монополий. Этот подход прекращает споры о «естественности» монополии: раз в Законе написано, что магистральные нефтепроводы - естественная монополия, значит, так оно и есть. Однако это противоречит определению 3-й статьи: развитие технологий и изменение рыночной конъюнктуры может сделать естественную монополию неестественной, и наоборот.

Простой тест на естественность монополии - посмотреть, насколько она боится конкуренции. Настоящая естественная монополия хорошо понимает, что «размер имеет значение»: даже если конкуренты и смогут выйти на рынок, им не удастся отобрать большую его долю. Типичный пример - железные дороги в Швеции. Там было проведено классическое вертикальное разделение данной отрасли на инфраструктуру и железнодорожные перевозки, после чего была разрешена свободная конкуренция на рынке перевозок. За 10 лет новым компаниям удалось отвоевать у монополии всего лишь около 10% рынка - «естественность» монополии (эффект масштаба) защищает ее лучше всяких ограничений на вход.

Если же «естественная» монополия понимает уязвимость своей позиции, то она предпочитает интерпретировать упомянутую в Законе «неэффективность в отсутствие конкуренции» следующим образом: чтобы избежать «неэффективности», необходимо защитить ее от конкуренции. Например, российское правительство всячески противится попыткам строительства частных нефтепроводов, а РАО ЕЭС - созданию частных сетей передачи электроэнергии. Пакет законов об электроэнергетике непосредственно запрещает строительство сетей, конкурирующих с Федеральной сетевой компанией (в случае, если владелец сети также производит электроэнергию). Вводя административные ограничения, монополии доказывают, что их «естественность» связана не с технологическим эффектом от масштаба, а с превосходством в лоббировании. К счастью, таких амбиций нет у российской почты (также упомянутой в ст. 4) - чего бы стоило введение ограничений на предоставление частных почтовых услуг (такие попытки иногда предпринимаются), например экспресс-почты или даже электронной почты.

Еще одна отрасль, в которой легко спутать естественные и неестественные монополии, - это железнодорожный транспорт. В России принято считать, что инфраструктура является естественной монополией, а перевозки - конкурентным сектором. Подобная точка зрения доминирует и в ЕС, где вертикальное разделение железнодорожного сектора на инфраструктуру и перевозки уже было проведено в Великобритании и Швеции и постепенно осуществляется в других странах. Результаты реформы в Великобритании трудно признать успешными. В Швеции, как мы уже упоминали, реальной конкуренции также не возникло.

Но главное не это - дело в том, что в Европе с ее развитой сетью автодорог и преобладанием пассажиропотока железнодорожный транспорт играет иную роль и поэтому имеет совершенно другую структуру издержек. Для нас более актуальным является опыт стран со сходными размерами железнодорожной сети и структурой грузооборота. Оказывается, что на железнодорожном транспорте США, Канады, Мексики, Аргентины, Бразилии естественных монополий нет совсем. На рынке грузоперевозок этих стран конкурируют несколько вертикально интегрированных компаний, владеющих (на правах собственности или долгосрочной аренды) как инфраструктурой, так и подвижным составом. Компании не получают субсидий и при этом успешно инвестируют в инфраструктуру. Например, в Мексике продажа долгосрочных концессий на эксплуатацию вертикально интегрированных железнодорожных компаний кардинально изменила ситуацию в отрасли всего лишь за несколько лет. Компании превратились из убыточных в прибыльные, выросли грузооборот и инвестиции в инфраструктуру, повысилась в 3-4 раза производительность труда, а, кроме того, между ними возникла реальная конкуренция.

Насколько такую схему можно реализовать в России? В западной части страны, где плотность сети железных дорог высока, есть все условия для организации конкуренции между вертикально интегрированными концессиями, а в восточной части с невысокой плотностью этого сделать нельзя. Исследования экономии от масштаба, проведенные с использованием американских данных, показывают, что рынок одной лишь европейской части страны достаточно велик для того, чтобы на нем поместилось несколько (вплоть до десяти!) конкурирующих вертикально интегрированных компаний. Например, в Мексике три основные компании обслуживают железнодорожную сеть, примерно равную по размеру сети Центрального федерального округа.

Что делать?

Изменения в технологиях производства и в структуре экономики могут приводить к тому, что некоторые естественные монополии перестают быть таковыми, а другие, наоборот, ими становятся. Для правильного определения естественной монополии необходимо всего лишь прочитать статью 3 и, как это делают в других странах, провести количественный экономический анализ, а не полагаться на общепринятые стереотипы, которые так ловко используют некоторые заинтересованные группы.

Миф 7. Регулирование тарифов естественных монополий должно быть основано на постоянном и тщательном отслеживании их издержек, что требует больших затрат, а иногда просто невозможно в принципе

Даже если распространенность естественных монополий и преувеличена, они все равно так или иначе будут продолжать существовать и цены на их услуги не только можно, но и нужно регулировать. При этом целью регулирования не может быть ограничение инфляции (в конце концов, для этого есть инструменты денежно-кредитной политики). Главными задачами тарифной политики должны быть перераспределение монопольной ренты в пользу потребителей и предоставление монополиям стимулов и ресурсов для повышения эффективности их работы.

Пока что система регулирования в лучшем случае отсутствует, а в худшем - не дает стимулов для снижения издержек. До кризиса 1998 г. работала система ежеквартального пересмотра тарифов. Тарифы назначались на уровне издержек плюс фиксированный процент на обновление основных фондов. Таким образом, естественные монополии были заинтересованы в завышении издержек и в непрозрачности. После кризиса ситуация несколько изменилась. Хотя система и не была формально пересмотрена, тарифы росли медленнее, повышения производились реже, причем их величина определялась не по формулам, а в результате переговоров с правительством. Но эта система также не давала эффективных стимулов. Высокие издержки обычно служат козырем на переговорах - правительство рассматривает состояние дел в отрасли, необходимость инвестиций и в случае увеличения издержек повышает тарифы. При этом монополисты понимают, что если им удастся снизить издержки, то в следующем году тарифы будут соответствующим образом понижены или будут расти не так быстро.

Для создания стимулов к повышению эффективности во многих странах используется альтернативный метод регулирования - так называемый «ценовой потолок» (price cap). Сущность его проста - темпы роста среднего тарифа монополиста в реальном выражении не могут превышать заданные. Как правило, последние назначают таким образом, чтобы тарифы монополии росли медленнее, чем индекс потребительских цен, например на 2 или 3% в год. Впрочем, сама величина опережения или отставания имеет здесь второстепенное значение. Главное же то, что регулирующий орган и монополист обязуются придерживаться формулы в течение длительного периода времени. Тогда монополист имеет все стимулы для снижения издержек, ведь каждый сэкономленный рубль поступает в его карман. Рост тарифов определен формулой и не зависит от издержек. При этом регулирующий орган экономит огромные ресурсы на мониторинге - ему больше не нужно проверять финансовые потоки и инвестиционные планы монополии. Другое преимущество этой модели состоит в том, что потребители услуг монополиста получают предсказуемые цены на несколько лет вперед.

Конечно, реализовать долгосрочную договоренность о тарифах трудно. И у государства, и у монополиста будет возникать мотивация к пересмотру формулы. Если монополисту удастся существенно повысить эффективность, то у правительства и потребителей будет искушение понизить тарифы. Если же монополист считает, что правительство не сможет устоять перед этим соблазном, то стимулы к инвестициям будут уничтожены. Де-факто это будет означать возврат к затратной модели ценообразования.

Не менее опасна ошибка и «в другую сторону». Если издержки монополиста будут выше ожидаемых, то он столкнется с угрозой банкротства (как это случилось, например, во время печально известного энергетического кризиса в Калифорнии). Более того, если не пересмотреть тарифную формулу в сторону повышения, то и банкротство не спасет - стоимость компании при данной тарифной политике будет равна нулю, и на конкурсных торгах ее никто не купит. Поэтому обычно в случае банкротства формулу ценового потолка действительно пересматривают, но обязательным условием пересмотра является смена собственника или - в случае государственной собственности - хотя бы менеджмента.

Остаются два вопроса - как установить начальный уровень тарифов и как выбрать реальные темпы их роста? Более низкий начальный уровень компенсируется более высокими темпами роста, т. е. эти вопросы взаимосвязаны, но ответить на любой из них очень трудно, особенно в России. Во-первых, не вполне понятно, насколько сегодняшние тарифы справедливы, завышены или занижены. Очевидно, что они ниже мировых цен, но в России существенно дешевле многие факторы производства, в частности труд. Во-вторых, существенная часть издержек одной естественной монополии непосредственно зависит от тарифов другой, например, электростанции работают на газе; уголь перевозится по железной дороге. Таким образом, получается, что надо определять тарифы не для каждой естественной монополии, а для всех сразу.

Все вышесказанное относится как к государственным, так и к частным естественным монополиям, что особенно важно, поскольку последние могут вскоре возникнуть, например на местах в ходе реформы жилищно-коммунального хозяйства. При этом сама приватизация естественных монополий и лицензии на осуществление монопольных услуг дают дополнительную возможность честного определения справедливых тарифов. Можно продать с аукциона либо саму монополию, либо право на управление ею. Тогда, если тарифы оказались завышенными, покупатель этой монополии заплатит большие деньги за возможность собирать эти тарифы с потребителей. Вырученные средства государство может использовать, например для компенсации издержек всех или отдельных категорий потребителей. Впрочем, этот механизм требует проведения честного и конкурентного аукциона.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.elitarium.ru

Сколько стоит человеческая жизнь? Почему одни страны бедны, а другие богаты? Как бороться с коррупцией? Как реформировать и регулировать естественные монополии? Нужны ли нам импортные пошлины, миграция, Стабилизационный фонд, независимый Центральный банк, развитые финансовые рынки? Есть ли для России место в глобальной экономике и чьи интересы защищают антиглобалисты? Что делать с олигархами и как вертикаль политической власти сказывается на конкурентоспособности российской экономики?

В своей книге «Мифы экономики» известный российский экономист Сергей Гуриев в доступной форме излагает актуальные для России достижения мировой экономической науки и помогает читателю разобраться в многочисленных экономических заблуждениях и стереотипах, преобладающих в общественном сознании.

Характеристики книги

Дата написания: 2012
Название: Мифы экономики. Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики

Объем: 270 стр.
ISBN: 978-5-91657-379-4
Правообладатель: Манн, Иванов и Фербер

Предисловие к книге «Мифы экономики»

Книга Сергея Гуриева - это запись дискуссии между экономистом и обществом. Есть распространенные вопросы и недоразумения, кочующие из разговора в разговор. Есть разъяснения и мнения профессионала. Но дело не только в этом. Эта книга - еще и реплика в защиту дискуссии как таковой. Причем не любой, а той, которая ведется на высоком уровне качества.

Но иностранные светила у нас мало известны, а их мнения далеко не всегда актуальны в России.

Людей с образованием и экономической эрудицией в России теперь немало. За постсоветские годы открыты новые школы, изданы книги и получены степени в лучших университетах мира. Но многие из компетентных специалистов предпочитают не ввязываться в публичные дискуссии или существуют в блогосфере под псевдонимами. Одним мешают корпоративные правила, другим - конфликты интересов. В результате на поверхности оказываются люди, чьи профессиональные качества и мотивы, побуждающие к высказыванию, неясны.

Стандарты, на которые можно сослаться, существуют. Экономические факультеты мира принято ранжировать по количеству публикаций их профессоров в международных реферируемых журналах. С этой точки зрения Российская экономическая школа, возглавляемая Гуриевым, не имеет равных в России. Но очень немногие слышали об этих рейтингах, и не для всех они значимы. Большинство российских вузов существует вообще вне всяких мировых стандартов - и ничего, скажут их руководители, живут же как-то. Решение американской стороны выбрать РЭШ местом выступления президента Барака Обамы во время его визита в Москву в июле 2009 года можно считать косвенным «знаком качества» вуза, но, подозреваю, не все в России такой знак качества примут.

Положение это изменится не скоро. А книга уже написана. Жанр - развенчание мифов. Попытка ответить на вопросы, которые не заданы кем-то напрямую, а ставятся самой жизнью, точнее сложившимися представлениями о ее хозяйственном устройстве. Сложность здесь в том, что формулирование сложившихся мифов - на совести автора. Так что судить о результате следует не только по ясности ответов, но и по адекватности вопросов, которые автор задавал себе.

Экономика, считающаяся самой точной из общественных дисциплин, далеко не так точна, как «настоящие» естественные науки, - вероятно, в силу своей относительной молодости и необъятности предмета изучения. Экономист не пророк и не оракул, в чем все мы могли убедиться по ходу развития экономического кризиса. Гуриев сравнивает коллег с метеорологами и напоминает о случаях серьезнейших ошибок в прогнозировании.

Именно поэтому экономисты часто бывают советниками и министрами, но редко становятся главами государств. Экономисты понимают многозначность и динамику рынков, а руководителям нужна однозначность и статика. А это стихия юристов. Вот и представители нового поколения лидеров - Барак Обама, Николя Саркози, Дмитрий Медведев - юристы. Но посмотрим, как покажут себя лидеры, родившиеся в 1970-е. Это поколение, к которому принадлежит и автор книги, скоро должно выйти на первый план в политике и экономике.

Максим Трудолюбов, редактор отдела «Комментарии» газеты «Ведомости»

Мифы экономики. Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики — Сергей Гуриев (скачать)

(ознакомительный фрагмент книги)

Экономика относится к тем наукам, которые интересны очень многим людям не только в теоретическом отношении. Эта ситуация порождает много стереотипных мнений, которые популярны, но далеко не всегда совпадают с тем, что думают сами учёные. Прояснить эти вопросы и развеять расхожие мифы об экономике делает попытку книга ректора Российской экономической школы Сергея Гуриева.

Вы начинаете книгу с главы о ценности человеческой жизни. Там вы делаете заключение, что, пока в России люди не перестанут считать себя людьми второго сорта, проблемы с ценностью человеческой жизни мы не изживём. Как вы считаете, что для этого нужно?

Мы потому так мало ценим свою жизнь, что нам кажется, что качество жизни у нас невысокое. И это, видимо, относится к целому ряду аспектов, о которых дальше идет речь в книге: что, вообще говоря, и материальная сторона могла быть лучше, и коррумпированная страна - не такая страна, в которой мы хотели бы жить… Многие из этих вещей зависят от нас самих, многие - от экономической политики, поэтому дальше в книге идет речь и о ней.

Насколько важны объективные показатели (экономические), и насколько психологические? Как они между собой связаны?

Они связаны. Ощущение удовлетворенности социальной средой - это очень важно. В одной книге не может быть всего на свете, это книга про экономику, тут очень мало говорится про психологию. На удовлетворенность жизнью влияют не только экономические факторы, но экономические - в том числе.

Вы пишете о путях выхода из кризиса. В частности, затрагиваете Великую депрессию в Америке. Выход из неё считается победой кейнсианства - когда увеличилась роль государства в экономике. А вы как раз с этим спорите, как я понимаю?

Я не говорю, что это совсем неправильно, но не все то, что делал Рузвельт, было полезно. И, в частности, то, что Рузвельт фактически отменил антимонопольную политику - это была ошибка. Потому что выход из кризиса, будь он связан с кейнсианским решением или нет, вообще говоря, должен сопровождаться перестройкой экономики: банкротством некоторых предприятий, перераспределением рабочей силы. И это то, чего Рузвельт не сделал. Он защитил профсоюзы, тем самым фактически обрекая на безработицу тех людей, которые не были их членами. В обмен на это он защитил промышленников от конкуренции.

В недавнем кризисе ситуация была совсем другой. Мир понимает, что протекционизм - это опасная игра. Между лидерами большой двадцатки была координация, они гарантировали друг другу, что не будут заниматься протекционизмом. Несмотря на то, что они свои обещания нарушили, в целом всплеска протекционизма не произошло. Кроме того, один из механизмов - это Всемирная торговая организация, которая многое из того, что государства делали в 30-х годах, сегодня запретила для своих членов.

Еще одна вещь: одна из наиболее очевидных проблем Европы - негибкий рынок труда. Если человека нельзя уволить, это означает, что рабочие места не создаются, те, у кого рабочие места есть, находятся в выигрышном положении. А молодежь не имеет шансов получить рабочее место.

Это связано с силой профсоюзов?

Да. В Америке именно это сделал Рузвельт, но с тех пор это все изменилось, и Америка - гораздо более гибкая страна с точки зрения рынка труда. То же самое сделал Шрёдер 10 лет назад в Германии, поэтому немецкая экономика такая динамичная. Этого не произошло в Греции, Испании, Италии, и мы видим, что в Испании огромная безработица среди молодежи. Если бы в Испании был более гибкий рынок труда, такой, как в Германии, проблем было бы гораздо меньше. То же самое - в Италии, и сейчас там идет реформа рынка труда, потому что это крайне необходимо для создания рабочих мест и для экономического роста.

То есть получается, что профсоюзы, защищая работников в короткой перспективе, негативно влияют на их интересы в длинной?

Да. Но работник разный. Защищая ваше рабочее место, я действительно охраняю вас от конкуренции с другими работниками. Они от этого, естественно, страдают, и я как ваш работодатель тоже страдаю, потому что в плохое время я мог бы вас уволить или понизить вам зарплату, сохранив ваше рабочее место. Вот этой гибкости не хватает, и это плохо.

Причем это особенно страшно в еврозоне, члены которой не могут восстанавливать конкурентоспособность за счет снижения обменного курса. И это то, что стало известно в 30-е годы. Тогда в Великую депрессию страны вошли с золотым стандартом, во время неё они от него отказались. Надо понимать, что золотой стандарт очень похож на евро - ваш валютный курс не может свободно меняться, и потому вы не способны быстро реагировать на проблемы. Нельзя удешевить рабочую силу за счет девальвации. В еврозоне нет ничего плохого до тех пор, пока страны, которые туда входят, имеют похожую структуру экономики и им вместе надо удешевлять или повышать в цене свою валюту. В ситуации, когда одной стране нужно резко снижать курс валюты, а другой - нет, обе страны, естественно, страдают.

Насколько действия Рузвельта во время Великой депрессии согласовывались с теорией самого Кейнса?

Вот эта часть не очень согласовывалась. Основная теория Кейнса была в том, чтобы увеличить госрасходы. Вообще говоря, и в этом кризисе было много кейнсианского. Кругман пишет, что мы недостаточно много тратили денег по кейнсианскому рецепту. С одной стороны, это правда, а с другой, и в России, и в Америке дефицит бюджета резко вырос.

Другое дело, что, кроме кейнсианских рецептов, были и рецепты монетаристов. В России почему-то считается, что монетаристы против того, чтобы печатать деньги. Это неправда. Первая главная книга Милтона Фридмана была о том, что во время Великой депрессии денег было напечатано недостаточно много. Стандартный рецепт сегодняшнего монетариста заключается в следующем: если у вас есть рецессия, нужно делать не дефицит бюджета, а вбрасывать деньги в экономику, снижать процентные ставки и печатать деньги. Но есть проблема - и Кейнс на нее справедливо указывал, - что страна может попасть в ловушку ликвидности. Если вы снижаете процентные ставки, вы можете их снизить только до нуля, и тут уже ничего, кроме фискальной политики, вам не может помочь. В этой ловушке сегодня находятся Англия, Америка, Европа и Япония.

А вы сами себя причисляете к какой-то экономической школе?

Нет, сейчас нет таких школ. Произошла конвергенция всех учений и теорий, поэтому в каждой конкретной ситуации нужно задавать вопрос: а что нам говорят данные? Если у нас есть некая гипотеза, что нам говорят данные об этой гипотезе? Я думаю, что в основном консенсус среди экономистов существует. Он заключается в том, что, если есть кризис, лучше реагировать средствами денежной политики. Если есть нулевая процентная ставка, то, видимо, нужно реагировать при помощи бюджетной политики.

При этом есть огромные разночтения по поводу эффекта бюджетно-денежной политики, и этот кризис поможет продвинуться в вопросе, например, о величине мультипликатора. Если вы сегодня откроете учебник, то кейнсианская теория иллюстрируется историей про мультипликатор, где, если государство тратит рубль, тот, кто его получил, скажем, 20 копеек сбережет, а 80 потратит дальше. Тот, кто получит эти 80 копеек, тоже что-то произведет-продаст, из них 16 копеек сбережет, а 64 потратит дальше. Если вы сложите эти числа, у вас получится, что государство потратило рубль, а ВВП вырос на пять рублей.

Человек, который прочитает этот учебник, естественно, подумает, что мультипликатор очень большой. В литературе сейчас очень много расхождений: некоторые люди считают, что мультипликатор меньше единицы, некоторые - что полтора, но никто не считает, что это пять или десять. Об этом можно судить и по размеру фискального стимула. Например, в Америке он составил четыре процента ВВП в год. В России сопоставимую величину. Если представить себе, что мультипликатор - пять, то, конечно, вам не нужен такой огромный пакет помощи. Раз вы тратите такие большие деньги, то это означает, что вы сами не верите в этот большой мультипликатор.

Но он не пять?

Нет. Поэтому такие споры продолжаются, потому что мерить величину мультипликатора очень трудно, трудно провести натурные эксперименты. В чем логика низких мультипликаторов? Это то, что называется эквивалентность Барро-Рикардо. Аргумент очень простой: государство тратит рубль, вы получаете этот рубль и думаете: а как государство будет расплачиваться по своим долгам? Наверное, повысит налоги. И, соответственно, чтобы в будущем иметь деньги, я лучше сегодня сберегу из этого рубля не 20 копеек, а целый рубль. Или 80 копеек.

А это как раз и увеличивает сбережения, с которыми, по идее, и нужно бороться?

Да, именно так. Во время кризиса государство хочет, чтобы тратили больше. Но если есть такая проблема, то люди не доверяют тому, что эти деньги им подарили навсегда, потому что дефицит бюджета будущие поколения должны будут как-то погашать: повысят налоги или сократят расходы.

Кроме того, ведь в долгосрочной перспективе мы знаем, что рубль, потраченный государством, потрачен неэффективно. Если сегодня государство потратило рубль, то завтра налоги придется повышать не на рубль, а даже больше, чтобы компенсировать эту неэффективность. Поэтому нет абсолютно кейнсианского рецепта, все понимают, что в долгосрочной перспективе государственные расходы - это не так хорошо. Но есть тонкость. В некоторых странах понятно, на что нужно тратить деньги. В некоторых - нет. В Америке есть проблемы с инфраструктурой, но в целом все дороги построены. В России есть дороги, которые нужно построить, и в России аргумент про мультипликатор гораздо сильнее, и я об этом пишу в этой книге.

Но в России есть и проблема с мультипликатором, которая заключается вот в чем: воруют и вывозят.

Получается, вложенные деньги инициируют мультипликатор соседней экономики.

Совершенно верно. И это был аргумент противников большого увеличения госрасходов в России. «Мы построим дорогу, но большую часть этих денег украдут и вывезут». Что с глобальной точки зрения не так страшно, но с точки зрения этого конкретного министра финансов обессмысливает весь этот фискальный стимул.

А можно сказать, что экономика становится все более точной наукой?

Нет. Она дисциплинированная наука в том смысле, что в ней научная работа по-прежнему устроена так: предположения, аксиомы, теоремы, что из этих теорем следует, эмпирические гипотезы, которые следуют из выводов теорем, и тестирование их при помощи данных. Но сказать, что мы точнее умеем предсказывать кризисы, мы не можем, потому что кризисы - это в том числе психологическое явление, которое мы не умеем измерять и предсказывать. Качественный скачок, я бы сказал, произошел вот в чем: в развитых странах, близких к равновесию, денежную политику легче обсчитывать. Ее мы понимаем относительно хорошо.

Но ситуации каких-то резких изменений по-прежнему невозможно точно предсказать?

Нет. И это связано с тем, что есть стадное поведение, есть «пузыри», «бычьи тренды». Ну вот, грубо говоря, сколько должен стоить Facebook? На этот вопрос очень трудно ответить. И мы видим, что лучшие инвест-банкиры, которые получают огромные деньги, не смогли на него ответить правильно. Такого рода ошибки в оценках могут быть.

Экономика сейчас вышла из периода, когда она делилась на разные школы, и слилась воедино?

В принципе в макроэкономике школы по-прежнему существуют, и они делятся на неоклассиков и неокейнсианцев. Иногда их делят географически: неоклассики живут возле озер, а неокейнсианцы - возле океана. Их называют «freshwater macroeconomists» и «saltwater macroeconomists». Во многом «пресноводные» победили, потому что в последнее время молодое поколение, которое в последние 20 лет начало работать профессорами, в основном «пресноводные». Неокейнсианцы существуют, они очень влиятельны, потому что они люди очень активные. Но они не генерируют новых профессоров.

С другой стороны, не нужно преувеличивать разницу между этими людьми. И те, и другие строят похожие модели, и у тех, и у других есть неокейнсианские элементы. В чем заключается неокейнсианство? Предполагается, что цены и зарплаты не сразу подстраиваются. В чем заключаются неоклассические элементы? В том, что много проблем возникает на стороне предложения. Передовые модели учитывают очень много неэффективностей, включая и психологический фактор: люди формируют свои ожидания не рациональным образом.

А вот freshwater macroeconomists - они больше европейцы?

Нет, нет. «Озера» в США, Миннесота и Чикаго. Надо понимать, что экономическая наука в огромной степени американоцентрична. Но это не означает, что эти люди американцы. Большинство новых PhD по экономике приехали в Америку получить PhD, или родились в Америке в семье иммигрантов, либо приехали и поступили в колледж в Америке. По-прежнему это в основном мужчины и по-прежнему скорее белые, чем афроамериканцы. И большинство из них европейцы.

Почему так произошло, что наука сконцентрировалась в Америке?

Американская система высшего образования лучше других. И не только в области экономики. Есть другие науки, где это не совсем так, но в целом американское высшее образование и наука устроены разумно. И другие страны, которые реформируют свое образование, строят свою науку и образование примерно по такому же образцу. Все равно в каждой стране есть своя специфика, но есть несколько идей, которые отточены до совершенства в американской системе. Во-первых, это конкуренция: вузы конкурируют за студентов, вузы конкурируют за профессоров. Это многоканальность источников финансирования: вузы конкурируют за деньги доноров и поэтому фактически выполняют социальный заказ на исследования. Чтобы получать деньги, вам нужно делать то, что интересно обществу, а не какому-то там чиновнику.

Чиновники - только одни из заказчиков?

Да, одни из. При этом даже их деньги распределяются по системе peer review - очень важно, как сами профессора оценивают друг друга: для назначения на профессорские позиции, при получении грантов. И, конечно, в целом нетерпимость к нечестности, к плагиату - это очень важно. Это очень здоровая система. При этом нет никакого бинома Ньютона, если бы вы хотели построить хорошую систему, вы бы ровно такую и построили.

Хорошее образование - это обязательно платное образование?

Большинство ученых получили свое образование бесплатно. Большинство людей, которые учатся на программах PhD, особенно по экономике, получают полную стипендию и не платят за образование. На PhD уровнях это скорее правило, чем исключение. На уровне колледжа - да, американцы платят много денег, но в целом работает принцип need-blind admission, то есть, если вы не можете заплатить, но приемная комиссия считает, что вы достойны учиться, то в последнее время в топ-школах принята такая позиция, что вы будете учиться бесплатно. Раньше была такая позиция «берите кредиты и учитесь». Теперь топ-школы стали настолько богатыми, что они говорят «учитесь бесплатно».

Это должно довольно дорого им обходиться.

Это огромные деньги. Если вы богатый человек, с вас возьмут 50 тысяч долларов, плюс еда и проживание. И эти суммы растут быстрее, чем инфляция. Люди этого часто не понимают, но образование - это очень хорошая инвестиция. Почему? Потому что, когда вы покупаете образование, вы покупаете его at cost - вузы не зарабатывают прибыли. Все, что они зарабатывают, они вкладывают в повышение же качества образования. Когда вы платите за образование, вы платите столько, сколько оно обходится вузу. И весь выигрыш от этого образования достается вам же.

Очень важная часть заключается вот в чем: образование - это такой продукт, что, когда вы его получаете, вы не знаете, ценный он или нет. Только лет через 20-30-50 вам ясно, выиграли вы от этого вуза или нет, и тогда вы можете пожертвовать денег вузу. Ключевая статья доходов хороших исследовательских вузов в Америке - это пожертвования выпускников.

У нас в основном вузы содержатся государством. Это плохо, потому что они не конкурируют?

Они конкурируют за деньги государства. Во многих странах так устроено. В последние несколько лет государство сказало: «Хотите получать дополнительные деньги, стать национальным исследовательским университетом? Вот конкурс, напишите программы развития, мы их оценим». Я считаю, что это правильная модель. Другое дело, что эти суммы должны быть больше и таких вузов должно быть меньше.

То есть стимул должен быть гораздо сильнее?

Да. Потому что исследования не бывают внутрироссийскими, они глобальные. Мы конкурируем с теми же самыми американскими вузами, которые гораздо богаче. Китайцы это понимают и у них есть два очень богатых вуза, еще десять вузов - просто богатых. То есть у них тоже есть категории, но в целом китайцы тратят на высшее образование огромные деньги.

А что самое главное нужно изменить в российской системе образования, чтобы она стала лучше, чтобы она приблизилась к американской?

Знаете, самое главное - ответить на вопрос, где на самом деле оно находится. У меня есть гипотеза, что российское высшее образование на самом деле гораздо хуже, чем общество об этом думает. В новом министерстве сказали, что будут делать карту российской науки. Мы слышали много раз от предыдущего министра, что дела на самом деле плохи, слышали от нового министра, что дела плохи, и я думаю, что прежде, чем мы что-то изменим, мы должны на самом деле рассказать обществу, где мы находимся. Нам нужно это узнать, после того, как мы это узнаем - изменения возможны.

Какими они должны быть?

Они должны идти по нескольким направлениям. Надо выбрать по каким-то принципам, желательно по конкурентным, несколько вузов (я бы сказал, максимум десять) и пытаться построить вузы международного уровня. Это супертяжелая задача, но тем не менее возможная. Кроме того, нужно в полной мере реализовать принцип «деньги следуют за студентом». В этом году впервые был случай, когда за бюджетные места можно было конкурировать негосударственным вузам. Это абсолютно правильный принцип, другое дело, что бюджетные места, как правильно говорит министр, у нас недофинансированы. Вы выигрываете бюджетное место, но денег, которые с ним идут, не хватает, чтобы хорошо обучить студента. А больше брать с него какие-то деньги вы не имеете права.

Еще одна вещь - это расширение студенческого кредитования. Образовательный кредит - это очень сильный инструмент, он делает несколько вещей: во-первых, вуз может принимать решение о приеме студента без оглядки на то, есть у него деньги или нет. И это сразу снимает ключевой аргумент против платного образования. Кроме того, студент поступает в этот вуз, зная, что ему предстоит расплачиваться по кредиту, поэтому он выбирает ту программу, которая ему принесет успех в будущем. Банк заинтересован в том, чтобы рассказать вузу, что ему нужно набирать студентов на программы, которые пользуются спросом на рынке. И стимулы складываются: берется самое лучшее от платного образования - что студенты контролируют качество, заинтересованы в качестве образования - и от бесплатного - что вам не нужно отказывать бедным студентам.

И самое главное - это борьба с коррупцией. Российская система образования крайне коррумпирована, это влияет на качество образования, уничтожает социальный капитал в обществе вообще: молодые люди приходят в вуз в критический момент своего становления как личности и получают информацию о том, что все можно купить. Какие из них получаются граждане?

Но образовательный кредит хорош тогда, когда человек, получив образование, может его использовать для выплаты кредита. А по таким специальностям как, например, искусствоведение, это в принципе возможно?

Это правильный вопрос. Общество должно решить, сколько ему нужно искусствоведов. Сейчас мы с вами финансируем образование искусствоведов в огромном количестве. Если мы согласны на это, то надо просто целевым образом выдавать стипендии, финансировать какое-то количество бюджетных мест по специальности искусствоведение - или повысить зарплату искусствоведам.

Но потом эти искусствоведы работают менеджерами в офисах.

Это проблема. Тут у меня есть другой ответ, но, скорее, я бы сказал не про искусствоведов, а про учителей. У нас очень много педвузов, многие выпускники работают не по специальности. Обидно. Что с этим нужно сделать? Бессмысленно финансировать педвузы, пока учителя получают низкую зарплату. Надо повысить её (это, кстати, происходит), и тогда - вы будете удивлены - может быть, педвузы будут брать деньги за обучение, потому что учитель будет такой престижной и хорошей работой.

Есть и другие схемы. Например, государство, нанимая учителя, берет на себя его образовательный кредит.

Ну, это просто форма финансирования таких профессий.

Да. Есть много экономических механизмов. Я много пишу в книге, что, вообще говоря, наука и образование - это особый бизнес. Но это не значит, что в нем нет места для конкуренции и экономических стимулов. Механизмы давно придуманы, их надо использовать.

Эти и другие экономические вопросы каждый день активно обсуждаются в СМИ. При этом очень часто комментарии по таким вопросам дают люди, которые не являются профессиональными экономистами. Неграмотные высказывания политиков и журналистов формируют у людей искаженное представление об экономических закономерностях и подходах к решению практических проблем.

Название : Мифы экономики. Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики
Автор :
Год :
Жанр :

Скачать
Отрывок

Мифы экономики. Заблуждения и стереотипы, которые распространяют СМИ и политики
Сергей М. Гуриев

4-е издание.

Сергей Гуриев